Римский орел - Страница 109

109

– Я не думаю, что вторжение варваров было организовано Максимином, – заметил Черепанов.

– Я тоже так не думаю, – мягко произнес Антонин Антоний. – Но так думает Мамея. Поэтому сейчас наши Августы озабочены тем, чтобы ослабить влияние Фракийца и перетянуть германцев на свою сторону. Хотя бы федератов.

– Но я – человек Максимина! – возразил Черепанов. – Он дал мне это. – Черепанов щелкнул по золотому кольцу кентуриона. – И он подталкивает меня вверх по лестнице. Разве нет?

– Да. – Сенатор улыбнулся. – Сейчас все выглядит именно так. Но вчера во всеуслышание было объявлено, что ты – не варварский вождь, принятый на службу Максимином, а «успешный результат политики императора по мирной романизации варваров». Улавливаешь разницу?

– У тебя отличное вино, сенатор, – сказал Черепанов. – Все, что ты хочешь получить, – высшего качества, да?

– У меня самое лучшее вино, какое только можно достать в империи, – поправил Антонин Антоний. – Не «очень хорошее», а «самое лучшее». Я беру только самое лучшее, кентурион. Я понял твой вопрос.

И отвечу на него. Да, я заинтересован в тебе. Ты человек, который менее чем за год сумел стать заметной фигурой в Риме исключительно благодаря своим личным достоинствам. Еще до того, как я увидел тебя, я услышал о тебе много хорошего – от моей дочери.

И много плохого – от ее нареченного жениха.

– Да неужели? – Геннадий усмехнулся.

– Секст Габиний – настоящий римлянин. И настоящий патриций из патрицианской фамилии. Разумеется, не столь древней и славной, как моя, но весьма достойной. – Сенатор отпил вина, закусил персиком. – Ты публично унизил его. И унизил бы еще больше, если бы не заступничество моей дочери, верно?

Черепанов хмыкнул.

– Можешь в этом не сомневаться, – заверил он. – Может быть, трибун Габиний и настоящий патриций, но мне он тогда показался богатым и безмозглым наглецом. И пока я не узнал ничего, что заставило бы меня изменить мое мнение. И я опечален тем, что твоя дочь станет его женой. Она достойна лучшего мужа.

– Ты неправ, – мягко возразил сенатор. – И в отношении Секста, и в отношении того, что он станет мужем Корнелии.

Черепанов уставился на сенатора. Вот так сюрприз! Неужели…

Нет, он слишком много о себе возомнил. Сенатор вовсе не намеревался предложить ему стать зятем.

– Видишь ли, друг мой Геннадий, моя дочь допустила серьезную оплошность. Своим заступничеством она унизила храброго Секста куда больше, чем ты. Я знаю Секста с детства. Он очень горд.

И очень злопамятен. И никогда не простит Корнелии унижения. А я люблю свою дочь и расторгну помолвку. Например, потому, что предзнаменования по поводу их брака будут настолько неблагоприятны, что помолвку придется расторгнуть. Конечно, это обойдется недешево. Но я достаточно богат, а в Риме хватает юношей из родов не менее благородных, чем род Габиниев.

Сенатор поправил венок и с гордостью оглядел шеренгу «родственных» бюстов.

– Но тебе не следует забывать, – заметил он, – что ты обзавелся сильным и опасным врагом. Сексту весьма благоволит наш император, а его отец пользуется немалым влиянием в Сенате. Впрочем, не большим, чем я, – добавил Антонин Антоний не без гордости. – Однако ж вернемся к тебе, – продолжал сенатор. – Ты сейчас – самый младший кентурион в легионе. Но уже сумел доказать, что являешься отменным военачальником. И пользуешься в легионе уважением, совершенно несопоставимым с твоим скромным званием. Ты настолько уважаем, что попытка ущемить твои права вызвала чуть ли не бунт. И заместитель командующего вынужден был уступить младшему из своих офицеров.

– Я был прав, – заметил Черепанов. – И знаю, что все остальные офицеры были на моей стороне.

– Ну да, – кивнул сенатор. – Но это лишь означает, что в критической ситуации легион пойдет не за трибуном-латиклавием, а за тобой. Хотя ты – самый младший из офицеров.

– В критической ситуации легион пойдет за Максимином! – заявил Черепанов.

– Пока – да, – кивнул его собеседник. – Но у Максимина есть один серьезный недостаток. Он – Максимин. Самый большой. Во всем. И не забывает напоминать об этом. И еще он очень вспыльчив. И очень жесток. Иногда я радуюсь, что ему никогда не стать императором. Это был бы тиран пострашнее Калигулы.

– Почему ты считаешь, что Максимину никогда не стать императором? – заинтересовался Черепанов.

Он-то как раз считал, что из Фракийца выйдет отличный император. Правда, он почтя ничего не знал о Калигуле. Тот образ, который был создан современными ему кинорежиссерами, выглядел весьма сомнительно.

– У Максимина нет опоры в Риме, – пояснил Антонин Антоний. – Он ненавидит Сенат. И Сенат отвечает ему тем же. Некоторые сейчас готовы поддержать его, потому что считают полезным. Некоторые склонны поиграть на противоречиях между ним и Мамеей… Но все мы знаем, что лев на цепи это совсем не то, что лев на свободе.

– Но, кроме Сената, есть еще и народ, – заметил Черепанов. – Народ любит победителей.

– Народ? Народ Рима? – Антонин Антоний расхохотался. – Народ Рима любит победителей, это верно! Но народ считает победителем того, о ком ему скажут: вот победитель!

Как ты думаешь, кого римляне считают победителем парфян? Максимина? Или Александра, которому Сенат устроил триумф и который закатил по поводу победы многодневные Игры? Народ Рима, Геннадий, любит тех, кто устраивает праздники и раздает зерно. А командующий Максимин никогда не станет развлекать народ, чтобы добиться его переменчивой любви. Ибо считает, что ему достаточно любви своих легионеров.

109